The Defiance of the Transcendental by Phantasy and Imagination in Husserl and Kant

Abstract

The present paper explores the place that imagination and phantasy hold in the transcendental philosophies of Kant and Husserl when they are not subordinated to functions that are external to them. The Kantian imagination (Einbildungskraft) has a key function within reason, both theoretical and practical, but it seems to exhibit its true potential in the aesthetic subjective domain, as productive imagination — in addition, this aesthetic domain is defined as the most properly human. In Husserl’s work, phantasy (Phantasie) has a relevant methodological function in the intuition of essences and plays other constituting roles, for example in empathy — and therefore in intersubjectivity. Nevertheless, the Husserlian phantasy shows its full potential not when it is bound to a presentation through perception — as it does in its constituting functions, but when it is pure and moves freely in an enlarged eidetic sphere. Husserlian phantasy would not only allow the transit from facts to essences, but it would also allow the reverse path, limiting essences towards facticity. In this framework, a final consideration points to the challenges raised by the exploration of this intermediate sphere of experiences involving productive imagination and pure phantasy, regarding the hierarchy and margins of the transcendental constitution.

В данной статье исследуется место воображения и фантазии в трансцендентальной философии Канта и Гуссерля, поскольку они не подчинены внешним для них функциям. Воображение в кантовском смысле (Einbildungskraft) исполняет ключевые функции в сфере разума — как теоретического, так и практического. Но, пожалуй, у Канта оно более всего проявляет свой потенциал в субъективной области эстетики в качестве продуктивного воображения. Эта эстетическая сфера характеризуется более других в качестве собственно человеческой. В трудах Гуссерля фантазия (Phantasie) исполняет релевантную методологическую функцию в созерцании сущности и играет другие когнитивные роли. Например, это имеет место в случае эмпатии, а стало быть — интерсубъективности. Впрочем, фантазия в гуссерлевском смысле полностью проявляет свой потенциал не тогда, когда она связана с представлением посредством восприятия, но тогда, когда она является чистой и свободно движется в расширенной эйдетической сфере. Фантазия в гуссерлевской трактовке допускает не только переход от фактов к сущностям, но она допускает также и обратный путь, ограничивающий сущности в направлении фактичности. В этом контексте заключительное рассмотрение делает акцент на том, что проблемы, создаваемые этой опосредующей сферой опыта, включают продуктивное воображение или чистую фантазию в иерархию устройства трансцендентального.